Ю. Ткачев / На просторе

С какой-то светлой ностальгией вспоминаю сейчас, как много свободного времени было у нас молодых.

Возьмём, например, Кочешкова – он же от безделья перерисовал все вещи в своей мастерской. Начиная от мебели и заканчивая обыкновенной катушкой с нитками. А когда вещи закончились, он вышел на улицу и срисовал все сараи, дома и крыши в шаговой доступности от мастерской. Потом нарисовал 100 видов Ильинского луга в Суздале – так как практически на этом лугу строил свой дом. И даже во время строительства, находил время и срисовал всё своё нажитое богатство, рассованное по углам недостроенного дома.

Теперь все эти рисунки мы видим в альбоме… Разглядывая которые мы легко можем понять, что же мило сердцу Кочешкова. Ведь всем известно, что художник рисует только то, что любит.

Но если любопытный читатель долистает альбом до середины, то увидит 20 страниц, полностью заполненных девическими портретами. Причём девчонки там практически не повторяются. Поэтому первое, что может прийти в голову читателя: «А не ловелас ли этот Кочешков?»

Вот с этого места я расскажу подробнее.

Начну издалека.

Давно-давно у нас с Валентиной Гилазутдиновой была мастерская в подвале на ул. Карла Маркса. Это был жуткий, сырой подвал без окон, но с крысами. Сейчас мы и сами бы побоялись туда спускаться, а тогда к нам в гости каждый вечер приходили девчонки. Вначале это были подружки Валентины. Потом подружки приводили своих подружек, потом подружки подружек – своих… В результате каждый вечер в мастерской сидело от двух до пяти девиц.

Зачем они приходили, я не знаю… Они сидели, галдели, занимались своими делами и пили чай с отсыревшими в подвальной сырости сушками.
А мы, сидя в стороне, их рисовали.

Рисовали мы их по одной, парами или всех вместе. Нам было всё равно – важен был сам процесс.

Через некоторое время нам удалось улучшили свои бытовые условия – весь этот табор, включая крыс, перебрался на Владимирский спуск. Там было просторней и светлей – там были окна. И там уже поселился, приехавший из Москвы после Суриковки, Михаил Кочешков.  

Он сразу клюнул на наших девчонок, и тоже стал их рисовать. А рисовал он тогда красиво, а главное – похоже, что называется – «он много написал девиц, практически не искажая лиц».

То ли от этого, то ли от того, что Кочешков выглядел тогда завидным женихом, девчонок стало приходить еще больше. Но рисовал он их исключительно по одной. Усаживал на стул и не велел шевелиться. Девчонки, до этого очень живые и подвижные, удивительно смиренно высиживали своё время. Так как каждая при этом думала: «Рисует – значит любит».

Но тот рисовал молча, уткнувшись в лист бумаги, и от сосредоточенности казался немного суровым. Когда заканчивал работу, говорил: «Спасибо», и назначал следующее свидание. Таким образом количество девических портретов стремительно росло, а сам Кочешков при этом ни разу не пострадал – он по-прежнему оставался холостым.

Это продолжалось довольно долго. Но, как-то в мастерскую зашла девушка Маша. Мы стали замечать, что она задерживается у Кочешкова немного дольше других, но, при этом, её портретов почему-то никто не видел. Правда, в альбоме есть один её портрет, он так и называется «Маша спит».

Все заподозрили неладное, а я откликнулся на это безобразие маленьким стихотворением, которое так и называется: «Путь к сердцу Кочешкова».

Оно написано от лица той самой Маши.

***
Я к сердцу Кочешкова путь найду,
Я вечерком к нему приду,
Порежу колбасу, сырок, кусочек сала.
Овсянку прихвачу – чтоб не казалось мало.
От трапезы такой растает и якут.
А я, уж тут как тут...
Но если будет он, по-прежнему, сидеть суров и нем...
Плевать мне на него – сама поем.

Таким образом, путь к сердцу был найден. Теперь у Миши с Машей четверо детей, и девических портретов он уже давно не рисует.

Но у него появилась другая любовь (не подумайте плохого) – он полюбил просторы. Если раньше он не отходил от мастерской далее, чем на сто шагов, то теперь какая-то неведомая сила постоянно тянет его куда-то ехать. Вот и сейчас он сидит тут, а в кармане у него уже лежит билет до Саратова.

А началось всё с велосипеда.

Когда-то давно, я купил дом в деревне, чтобы писать там этюды. Но, теща приехала посмотреть на этот дом и поселилась там навсегда. Место для этюдов превратилось в обыкновенный огород.

Вот тогда мне на помощь пришел Михаил Кочешков. Он утром на велосипеде приезжал из Суздаля к нам в деревню (это 20 км пути), отрывал меня от тещи, и мы уезжали на весь день на этюды. Так я получал свободу, и мы катались по просторам и рисовали всё, что попадало в поле нашего зрения… Вечером он сдавал меня теще, а сам возвращался домой – это те же 20 км. Вот сколько сил было у него тогда, какое желание рисовать, и, видимо, тогда зародилась у него та самая любовь к просторам...

Но время ускоряется и теперь, пока ты на велосипеде проедешь эти 20 км, солнце уже успевает закатиться за горизонт. И тогда Михаилу захотелось оседлости. Для этого он купил дом в замечательной деревне Медынцево.

И всё вначале шло хорошо – больше всего его дом понравился нам с Ниловым. Каждый раз, когда Кочешков собирался к себе в деревню, мы навязывались ему в попутчики. Это были самые счастливые дни…

Но со временем хозяин, словно прячась от нас, стал надолго исчезать. Зимой его видели в Тюмени, весной где-то в Подмосковье, потом в Нижнем, потом в Саратове, в Вольске и только Богу известно, где его можно найти завтра…

Конечно, он не просто путешествует, он пишет там особые картины, размер которых измеряется квадратными метрами, а гонорара за них хватает на дорогу. Но мы-то с Ниловым лишились просторов, к которым привыкли уже в деревне Мединцево.

Хорошо, что с возрастом к Кочешкову пришла-таки мудрость и его опять потянуло в деревню. Но дом в Медынцево к этому времени уже был продан.

И вот прозревший, но оставшийся без деревенского дома, Кочешков долго бродил в валенках по своей мастерской, словно свободолюбивый зверь, оказавшийся в клетке.

Спасибо Юлии Николаевне, она поняла нас, бездомных, и дала ключи от деревни Зауечье. Каждую весну и осень мы стали заселяться в доме, где когда-то каждое лето работал Борис Фёдорович Французов. Там всё осталось так, как было при нём. И если бы в доме был создан музей – наша троица вполне сгодилась бы в самодвижущиеся древние экспонаты.

Мы медленно бродим там вокруг дома и не ищем красивых видов, так как красивых видов там никогда и не было. В Зауечье особый простор для художника – это тот случай, когда красоту надо увидеть в обычной придорожной луже…

Кочешков пишет там маслом. И по его этюдам можно проследить, как быстро растет ёлка возле дома, так как Михаил Аркадьевич, как когда-то в молодости, перестал отходить от дома далее, чем на сто шагов.

Но это уже совсем другая история. И я расскажу о ней, когда будет издан второй том – под названием «Михаил Кочешков. Живопись».

А пока хочется пожелать Нилову здоровья, а Кочешкову гонораров побольше, чтобы хватало их на всю весну и на осень, и немного осталось бы на зиму. И тогда мы обязательно нарисуем и напишем ещё много чего хорошего.